8 November 2020, Julia Oseeva, Petersburg Theatralny Journal
Review (ru)

О спектакле

говорит с такой нежностью и с таким безусловным принятием.

Обычно у нас театр если политический — то остро. Гёббельс показал нам мягкий политический спектакль. В нем политично все — и содержание, и форма. Постироничный текст Патрика Оуржедника (который читается, кстати, за 30 минут) лишь задает тему, не зря в какой-то момент его начинают читать на разных языках — это, с одной стороны, создает ощущение полифонического звучания, а с другой — демонстрирует, что понимать сказанное уже не так важно. Опираясь на текст «Краткая история ХХ века», Гёббельс поставил краткую историю человечества. В начале перформеры-одиночки копаются в разных коробках, извлекают оттуда объекты, рассматривают, разбираются, выставляют напоказ (прекрасная метафора первобытного состояния мира и человека) — затем объединяются, начинают из них что-то создавать, строить, разрушать, снова строить — а в финале все стоят и смотрят на экран с записью какого-то вчерашнего события. Все в этом спектакле непостоянно, переменчиво и двойственно. Перформеры, которые катают длинную балку на колесиках по полу, одновременно и везут ее куда-то по неизвестной нам траектории, и сопротивляются ее движению. Понятно, что это техническая особенность такого действия (десять человек, сила инерции, границы пространства), но во время спектакля она приобретает собственное значение. Или, например, постаменты для памятников, с которыми в какой-то момент работают, как с объектами в театре кукол. И даже на языковом уровне, когда звучали уже не тексты, а только начальные слова предложений: «ученые говорили», «священнослужители говорили», «все говорили»... и это «said» так иногда откликалось созвучным «sad». Сейчас появился такой модный (и сложный) жанр: на протяжении многих лет делаются фотографии одного и того же человека или места, желательно с одной и той же точки, а затем все фотографии монтируются в один видеоролик, где на высокой скорости, словно на перемотке, мы видим, как меняется объект нашего внимания. Гёббельсу удалось создать на сцене эквивалент такого ролика. Все в спектакле в безостановочном движении — картины возникают при помощи людей и предметов, а через несколько мгновений исчезают, и на этом месте возникает что-то новое. Плоские изображения дворцов на задниках, длящиеся секунды сценических метафор, все это создается и разрушается людьми, и в этом действии ничто не является главным, все преходяще, и спектакль «Все, что произошло и могло произойти» — демонстрация этого факта, запечатление этой идеи в двухчасовом «моменте». Единственное, что имеет значение, — это красота, которая может возникнуть в отдельно взятый миг перформанса. Она появляется, если музыка, ритм движений и расположения фигур в пространстве, произносимых звуков и движущихся букв совпадут — и это становится эстетическим событием. Большая часть претензий, адресованных режиссеру, состояла в том, что подготовленные зрители не увидели ничего нового. Все это уже было — пусть даже и у него же самого. Мне же кажется, что спектакль получился, в том числе, и об этом. Конечно, было, как и все в нашей истории. И снова будет, потому что мы так устроены. Мы — это человечество, про которое Гёббельс, известный разрушитель гегемонии актера на сцене, оказывается, говорит с такой нежностью и с таким безусловным принятием.

Петербургский театральный журнал
№ 4 [98] 2019
on: Everything that happened and would happen (Music Theatre)